не желает.
Дутр разложил одежду на диване.
— Но это же фрак! — воскликнул он.
— Конечно. Лучший костюм твоего отца.
Дутр разделся и натянул брюки с блестящими шелковыми лампасами, ошеломившими его.
— Что я говорил! — проворчал Людвиг. — Ему все впору.
Дутр надел фрак, и Людвиг встал, чтобы ощупать плечи, проверить длину рукавов.
— Ну как? — спросил он.
Одетта колебалась.
— Да, — признала наконец она, — может, и стоит рискнуть.
Дутр инстинктивно засунул руки в карманы брюк, нащупал какой-то круглый предмет и тут же вытащил его на свет.
— Это что? Монета?
— А! — сказала быстро Одетта. — Это доллар, с которым он работал.
— Из чего он? — спросил Дутр.
Людвиг посмотрел на Одетту. Она колебалась.
— Из серебра, конечно, — сказала она наконец. — Оставь себе. Он твой. Может, тебе придется им воспользоваться.
Людвиг снова сел. Сквозь прикрытые веки он смотрел на юношу.
— Выпрямись! — приказал он. — Так. Теперь скажи: «Дамы и господа!» Давай говори! Язык не отсохнет. «Дамы и господа!» Как будто ты обращаешься к зрителям в зале.
Дутру показалось, что сейчас он задохнется. Он посмотрел на мать и увидел, что та ждет, странно приоткрыв рот, с рукой, застывшей в ободряющем жесте.
— Нет… не могу, — простонал Дутр.
— Можешь! — раздраженно произнес Людвиг. — Сунь левую руку в карман. Расслабься. Ну! «Дамы…» Повторяй: «Дамы…»
— Дамы и господа! — Дутр выкрикнул эти слова так, как будто звал на помощь.
— Ну, совсем неплохо! — сказал Людвиг, повернувшись к Одетте. — Глуховато, но голос можно поставить.
Картошка подгорела. Носком ботинка, не вставая, Людвиг повернул выключатель. Потом, закинув руку на спинку стула, небрежно спросил:
— А не хотел бы ты, малыш, поработать со мной?
— Он не сумеет, — пробормотала Одетта.
— А я говорю, у него получится, — заверил Людвиг. — Черт возьми! Я и не таких обучал.
— Не знаю, — жалким голосом произнес Дутр.
— Дай твою монету.
Людвиг положил доллар на ладонь, и монета словно ожила. Она бегала по руке, падала в рукав, снова появлялась на плече, проскальзывала сквозь пальцы, потом, повернувшись в воздухе, исчезла.
— Она у тебя в кармане, — сказал Людвиг.
Дутр с глупым видом пошарил в кармане и недоверчиво вытащил доллар.
— Посмотри хорошенько, тот ли это, — посоветовала Одетта сыну.
— О! — запротестовал Людвиг. — Не хочешь же ты сказать…
— Я слишком хорошо тебя знаю!
Дутр внимательно разглядывал их обоих; Одетта оперлась на руку Людвига.
— Ну что? — опять спросил Людвиг. — Хочешь такому научиться? Это нетрудно.
— Да, — признался Дутр. — Пожалуй, хочу…
Людвиг снова сел за стол, и разговор на немецком возобновился. Дутр молча переоделся и вернулся к остывшему мясу. Доллар покоился в носовом платке. Время от времени он тайком ощупывал монету, проводил ногтем по ребру, чтобы почувствовать насечку. Он кинулся бы в драку, если кто-нибудь покусился бы на этот доллар. Монета вдруг стала для него бесценной. Теперь, когда он дотрагивался до теплого металла, ему казалось, что он сжимает руку отца. А ему так нужна была дружеская рука!
— У нас нет выбора, — заявил Людвиг. — В любом случае через четыре недели я уеду.
Он вылил остатки вина в свой стакан, выпил маленькими глотками, вытер рот платком.
— Начнем сегодня вечером. Согласен, парень?
Он ласково обнял Пьера за плечи, потом, изменив тон, сухо сказал:
— Следи за своими вещами, профессор! — И бросил на стол посреди тарелок бумажник, который только что вытащил у Дутра из кармана.
Людвиг ушел, насвистывая, перекинув куртку через руку. Одетта вздохнула.
— Невозможный человек! — пробормотала она. — Ох, с ним нужно терпение! Но умеет делать абсолютно все, и если б не он…
Она открыла коробку с печеньем и, проходя мимо Пьера, погладила сына по голове.
— Был бы ты хоть чуточку смелее… В нашем деле надо уметь обманывать, вот и все. Но только, черт возьми, обманывать мастерски. Ты когда-нибудь видел иллюзионистов?
Он сжал доллар в кулаке.
— Нет.
— Ну так сейчас увидишь — Людвига и меня. Через десять минут у нас репетиция. Тебе нужно только перейти улицу и подождать нас в зале.
Дутр покорно позволял руководить собой. Он не против, пусть решают другие. Ему было все равно. Что здесь, что в коллеже — та же бессмыслица, тот же дурной сон. Пьер достал доллар, подбросил его щелчком и поймал на ладонь, он не знал точно, где орел, а где решка. И что означает орел на монете? И что это за слово — LIBERTY — большими буквами? Он сошел по ступенькам. Из второго фургона выходил нагруженный реквизитом Владимир: две шпаги зажаты под мышкой, на голове цилиндр, норовящий сползти на нос. На плече спокойно сидели голубки. Дутр пошел за ним. Он уже перестал удивляться.
Зал едва освещали несколько лампочек, затерявшихся под колосниками. Красноватые отблески на спинках кресел, темные провалы лож. Это больше походило на камеру пыток, чем на театр. Дутр увидел в первом ряду какие-то темные фигуры и направился к оркестровой яме. Головы повернулись в его сторону. Кто-то помахал рукой, несколько человек поднялись, чтобы дать ему место. Извинившись, он сел, наудачу улыбнулся соседке слева и вдруг узнал ее. Фея! Белокурая незнакомка! Его глаза, привыкнув к полутьме, лучше различили лицо девушки, округлость щеки, припухлость губ, и когда она посмотрела на него, то Пьер скорее догадался, чем увидел блеск темно-голубых глаз под ресницами, густо накрашенными черной тушью. Пьер вжался в кресло, медленно выдохнул, но в нем еще оставалось какое-то беспокойство, он все еще был настороже, следил за соседкой, спрашивал себя, почему она делает ему знаки, почему указывает головой на кого-то сидящего справа. Наконец он посмотрел туда, и на мгновение ему показалось, что он сошел с ума, что кошмар продолжается. Справа от него сидела женщина. Та же таинственная блондинка. Ее губы, ее темно-голубые глаза, дрожание ресниц, чуть насмешливая улыбка. Профиль справа в точности повторял профиль, который, как ему показалось, он видел слева. Но тут обе девушки наклонились вперед, повернули к нему головы, и перед ним возникло одно, раздвоившееся лицо, одинаково насмешливые голубые глаза.
— Грета, — прошептала девушка слева.
— Хильда, — прошептала девушка справа.
Дутр все еще недоверчиво разглядывал их по очереди. Они расхохотались, и одна — он не сумел разобрать которая — произнесла что-то по-немецки, подняв два пальца на правой руке. Вторая сделала то же самое.
— Близнецы? — спросил Дутр.
— Ja, ja![1]
Они, казалось, были в восторге и хихикали, глядя на Дутра, а тот лишь растерянно косил то вправо, то влево, не скрывая охватившего его волнения. Потом они указали на сцену и принялись что-то объяснять, но он не понял ни слова.
— А у
